это сто пудов футуризм. говорили они
неужели вы не поняли за столько лет
ВСЕ ФИКИ ПИШЕТ РЕЕЕЕЕ (с) Ирландский Эль, когда я с восторгом показала ей пронзания
достаточно много предыстории для интересующихсяЭто был странный и вообще незапланированный фик. Из-за организационного ляпа мой день флаффа и романтики, на который планировалась старая идея асо-радио-аушки (да, оригинальной на фесте она б точно не стала хд) отошел Милли Мун, а мне достался день выборов и музыка (она была ближе мне, чем все остальные темы, серьезно, вроде куча тем, а все-таки).
Кстати, задумка склепалась из разных видов соулмейт!АУ, но идею с тату нотного стана на коже от мега-загадочных Мастеров я нигде еще не встречала, даже в англофандоме, поэтому это было для меня огромной радостью. Как и "О, ну наконец-то что-то стоящее, за что можно зацепиться!". Сюжет в Тактах до элементарного прост и не претендует на кубок за плот-твисты и экшн, но и так было понятно, что стану брать атмосферностью
Я уже год, наверное, не писала нормальные фики, вообще в основном рисовала, поэтому в первый день у меня случились два часа матчасти американского рока, из которого родилось только два абзаца, а дальше пошел блок. Были и мысли нарисовать флешку, что было бы гораздо легче, и отделаться атмосферным миником, но я поняла, что не могу подвести Юкич, сама ведь звала поработать вместе. Промаявшись две недели и заистерив личку Эль, я решила бороться с неписуном известным мне программистским способом: расписать все действия по заглушкам в пару строк, а затем в рандомном порядке "что сейчас получится написать" раскрыть, прыгая от конца к середине, оттуда к началу и обратно к середине.
Итого фик как раз написался за два интенсивных дня. ^^' Из-за этого и из-за способа написания у меня до сих пор искреннее ощущение, что я понятия не имею, о чем фик. И как вообще мне его для себя оценить. Поэтому когда пошли хорошие (и даже восторженные, не побоюсь этого слова) отзывы - это буквально выбило почву из-под ног. Огромное спасибо всем тем людям, за которыми я тайно (и не тайно) следила и каждый раз тихо таяла от счастья АУ-фест сделал то, чего не смог сделать канон: продлил мне динокасное вдохновение.)
Хотя Эль свидетель моих воплей: "Да почему они у меня все равно пишутся как Дэн и Фил уже?! хд"
Она вообще мне сказала переписать один кусок с диалогом Дина и Каса, потому что, цитирую, "Дин слишком умный" хд
Спасибо Ирландский Эль за поддержку, Yukich за невероятный "я верю, что киркоспок вышел совершенно случайно" арт, который я обожаю всей душой, команде Земли - за шикарную атмосферу феста - и всем прочитавшим эту историю в насквозь пропитанной музыкальной культурой Америке
Есть в нас струны, которые должен задеть кто-то со стороны.
(с) Джон Апдайк
(с) Джон Апдайк
Название: Пятнадцать тактов
Автор: Вицемир
Бета: Ирландский Эль
Артер: Yukich
Персонажи/пейринг: Кастиэль/Дин, Сэм, Бенни, Габриэль
Рейтинг: G
Категория: слэш
Размер: миди, ~8340 слов
Жанр: музыка!АУ, соулмейт!АУ, романтика
Ссылка на скачивание: .doc
Дисклеймер: Что попало в Землю, в Земле и останется.
Краткое содержание: Действие происходит в Америке, где вошло в традицию в десять лет получать татуировки с нотами, которые бы обозначали любимую песню твоей второй половинки. Вся соль минора в том, что с того момента на каждый день рождения прибавляется только по одному такту, и определить ту самую мелодию бывает очень непросто, а уж найти человека, для которого она является смыслом жизни, и вовсе кажется немыслимым.
Внимание: перед прослушиванием рекомендуется ознакомиться с нотной грамотой: она вам точно понадобится
Примечание: Такт – это единица музыкального метра, расстояние между двумя сильными долями. В нотной записи обозначается тактовой чертой.
Упомянутые в тексте композиции
Папа привел нас к своему другу. В отличие от его места работы, здесь сильнее пахло табаком и пролитым пивом. И было больше хохочущих пьяных рож и чересчур накрашенных тетенек, но в целом – не так уж и противно, особенно когда мы прошли за занавеску к паре чистых столов. Один из них уже был занят, поэтому нам пришлось сесть за тот, что подальше от входа и поближе к стене, обклеенной потертыми плакатами. И хотя у меня был выбор сесть где угодно, я сел на одну сторону с Сэмми (несмотря на его слабое девчачье возмущение). Папа оставил нам деньги на заказ и, улыбаясь, ушел «налаживать старые связи», а я немедленно пристал к Сэмми, продолжая прерванный в машине спор.
– Первый такт – самый важный шаг в жизни человека. Вот у тебя его пока нет, значит, ты не можешь считаться человеком.
– У тебя его тоже пока нет, – с обидой засопел Сэм, утягивая со стола принесенный бургер. Я, чувствуя себя важным господином в костюме, хотя и сидел в джинсах с драными коленками, высоко поднял указательный палец.
– У меня, Сэмми, он будет уже завтра! Не могу дождаться. А вдруг я сразу узнаю, какая мне досталась песня, приду в школу, похвастаюсь, а это окажется любимая песня кого-то из класса? Здорово ведь! Только если это будет не Аманда, я ее терпеть не могу.
Неожиданная мысль пришла мне в голову только сейчас, я охнул и пихнул от возбуждения Сэмми локтем в бок:
– Ой, а вдруг это вообще будет не рок, Сэмми?! А вдруг на мне нарисуют какую-нибудь из маминых пластинок или вообще… балладу?
Это было недавно выученное мной новое слово, и звучало оно невероятно жутко. Я скривил лицо и высунул язык, видя, как Сэмми залился смехом и соус с его бургера – будто только этого и ждал – немедленно совершил атаку на его рубашку.
– Растяпа, – сказал я с чувством и потянулся за салфеткой. Сэмми с интересом проследил, как я вытираю соус с его живота (пожалуй, скорее размазываю, так как жирное пятно стало шире, но все же менее заметно), и запихнул остатки бургера в рот, промычав:
– Нормальный человек вообще не увлекается балладами, Дин, не переживай.
– Вот именно! Вдруг он будет ненормальным?
– Дин, соулмейт на то и соулмейт, что должен быть твоей второй половинкой, ты ведь сам говорил. Значит, он тебе идеально подойдет, несмотря на то, что слушает…баллады, – Сэмми прыснул.
– Ты считаешь, если у тебя и твоего соулмейта будут противоположные музыкальные вкусы, вы не сможете поладить?
В наш разговор вмешался кто-то с соседнего стола. Я развернулся и увидел парня, намного старше меня самого. У него был смешной маленький рот и ужимки Утки Даффи, о чем мне непременно хотелось ему сообщить, но я сдержался, так как папа говорит, что невежливо говорить другим о подобных мыслях.
– Ну, если нам реально будет нравиться разная музыка, с этим придется как-то смириться, – ответил я, храбрясь. – Но лучше бы это был рок!
– Он тебе так нравится? – Странный незнакомый хитро улыбнулся, подперев кулаком щеку.
– Точно! Это же классика, Скорпы, Квины, Зепы, Битлы! Я про них даже в книжках ищу, и еще мне завтра на день рождения папа подарит пластинку эйси-диси, он сам сказал! Я вообще обожаю эйсидиси, – с восторгом ответил я, ощутив неподдельный интерес своего слушателя. – Вот Сэмми смешной, он мечтает в музыкальную школу поступить, а мне кажется, нечего пылиться там со всеми инструментами. Я, когда вырасту, буду ездить по всей Америке и слушать самые клевые рок-хиты!
– Вот как, – он рассмеялся. – Что ж, желаю тебе поскорее получить свой скрипичный ключ, малыш.
– Спасибо, – вежливо, как меня учили, ответил я и отвернулся обратно к начавшему что-то снова болтать о музыкальных школах Сэмми. Почему-то внутри меня разливалось какое-то теплое чувство, которое я с трудом определил как гордость.
Оно было таким сильным, что я его чувствовал даже в машине, сидя на переднем сиденье рядом с отцом. Я так наелся, что глаза то и дело слипались, а я все думал и думал о том, где именно мне завтра сделают тату и как быстро я узнаю, чья это песня. А мастера в моих фантазиях мне представлялись все в черных костюмах с всякими электрогитарами и барабанами в руках. Они бы играли лучший и известный рок, пока один из них набивал бы мне мой первый, самый важный, такт…
«…вот и все на этот час! С вами был Дин Винчестер, присылайте свои ответы на наш вопрос, кто же, по вашему мнению, круче зажег в шестидесятые, Rolling Stones с их легендарными синглами или экспериментаторы Yardbirds, которые в итоге породили всеми любимую группу Led Zeppelin, на короткий номер 4662, сообщения с нетерпением буду зачитывать на протяжении дня. После получаса беспрерывной музыки нас с вами ждет уникальное интервью с одним из лучших, известной каждой консерваторской собаке, дирижером Кастиэлем Новаком, – вот так имечко, сценическое, поди? – о современных веяниях в музыке. Моему коллеге Бенни Лафиту, который присоединится к нам в нашей студии, также до смерти хочется узнать, сложно ли руководить целым оркестром и как заставить целый зал перестать дышать. Но все это – через полчаса, а пока поздоровайтесь с Джонни Кэшем и его песней «I Walk The Line», не переключайтесь».
Дин отодвинул микрофон, запустил выбранный плейлист и, коротко выдохнув, снял наушники. От этой новой, неразношенной модели болели уши, но шеф Эллен, конечно, не даст своим подчиненным дармоедам пользоваться прежними, которые всего-навсегда немного треснули в ободке. Нет, конечно, она потрясная начальница, понимающая, лучшей и пожелать нельзя… но сломанные вещи терпеть не может. А в этих теперь еще целых сорок пять минут сидеть, прежде чем можно будет оставить радиорубку на Бенни. Перспектива не самая приятная, чего и говорить. Пожалуй, с ней его примирит только чашечка кофе, и не та растворимая бурда из автомата в холле, а… ну, более приятная растворимая бурда из кабинета отдыха. Именно туда, по сложившейся традиции, перед своим рабочим буднем приходил Бенни с парой стаканчиков кофе из кофейни неподалеку. Пара, потому что однажды Дин завалился в комнату, громогласно изливая все свои мысли по поводу последнего интервью, и выдул его кофе, несмотря на запоздалые протесты. С тех пор Бенни предусмотрительно захватывал один стаканчик и для Дина, а тот по-дружески подменял его, когда необходимо.
С полными надеждой мыслями Дин вошел в комнату отдыха. Бенни видно не было, а вот стаканчик американо одиноко стоял на столике.
– Благослови Господь таких коллег, – пробормотал Дин, хватая кофе и вытаскивая из кармана телефон. Палец нашел на экране контактный лист и остановился на имени «Сэмми».
Прошло всего два гудка, прежде чем трубку подняли, и в ней возник нетерпеливый голос:
– Да, Дин? Ты договорился?
– Что, вот так сразу, ни привета, ни ответа? – улыбнулся Дин, отхлебывая горячий кофе.
– Брось, я знаю, что у тебя сейчас эфир и времени долго болтать нет. Так Эллен тебя отправила?
– Ага.
– Есть!
– На следующей неделе ваши двери откроются для простого работяги с радио. Прячь свой саксофон, Сэмми!
– Ха-ха, очень смешно. Серьезно, я более чем уверен, что нашей группе понравятся твои лекции. По крайней мере, это свежий материал с подачей, намного отличающейся от монотонного бормотания себе под нос, какая у нас порой бывает у некоторых преподавателей. И я ведь знаю, что ты обожаешь рассказывать про свой рок! Так что и не надейся меня убедить в том, что ты пошел на это только с приказа Эллен.
– Ладно, ладно, Шерлок Холмс, ничего от тебя не скроешь, – Дин фыркнул и случайно уронил взгляд на настенные часы. Они показывали, что до очередного выхода в эфир осталось четыре минуты. – Так, Сэмми, я побежал, вечером подробнее всё обговорим, лады?
– Лады, – и Сэм отключился.
Дин большими глотками допил кофе (и некстати обжег язык), и бросил стакан в урну. Стремглав выходя из кабинета, в двери он столкнулся нос к носу с незнакомым темноволосым парнем. Вернее, что это незнакомый и темноволосый парень, он увидел позже; первым делом его взгляд уткнулся в яркий синий шарф, бесформенной массой намотанный на шею.
– Дин Винчестер? – сухим деловитым тоном осведомился обладатель шарфа. – Бенни Лафит просил меня окликнуть вас, если увижу на своем пути. Я Кастиэль Новак.
– Дин Винчестер, – автоматически сказал Дин, но, спохватившись, хлопнул себя по лбу и протянул руку. – То есть, вы уже в курсе. Надеюсь, наше интервью пройдет как по маслу. Готовы к нему?
Кастиэль, ответив рукопожатием, удивленно на него воззрился и резонно заметил:
– Я бы не соглашался на него, если бы не был готов. Если не возражаете, я заберу свою сумку, и мы вернемся к Бенни.
– Конечно, – Дин посторонился, давая их сегодняшнему гостю пройти в комнату отдыха. Судя по всему, сегодня придется попотеть, иначе слушатели скончаются от скуки раньше, чем закончится их обмен высокопарными речами. И зачем Эллен настояла на том, чтобы они обменивались опытом с самой главной консерваторией во всем штате Канзас? У них же совершенно разные мнения на мир и музыку.
В том, что это действительно так, Дину пришлось убедиться уже в самом начале их эфира с гостем. Во-первых, хладнокровный тон Кастиэля Новака сохранился и в разговоре о классической музыке, в то время как Дин начал медленно закипать, а во-вторых, он весьма критично отозвался о роке, тем самым наступив на больную мозоль.
– Вовсе нет, рок был создан обществом для общества, человеком – для других таких же, стоит только послушать строчки – и сразу все поймешь, – Дин оттянул ворот черной футболки и откинулся на спинку стула. Наушники больно врезались в уши, но он этого практически не замечал, увлекшись горячим спором. – А вот классическая музыка бездушна, как ржавый котелок.
– На этой весьма спорной ноте я хочу поставить одну песню, – вмешался Бенни, делая страшные глаза в сторону Дина. – Это всем известные Led Zeppelin – Good Times, Bad Times. Может, эта песня придется по вкусу Кастиэлю? А после нее мы приступим ко второй теме нашей сегодняшней беседы: нашим слушателям наверняка интересно, что один из самых известных дирижеров, а также мы, ведущие этой радиорубрики, думаем о соулмейтах и мелодиях, которыми отмечен практически каждый из нас. Не переключайтесь!
Дин поперхнулся от неожиданности. К счастью, Бенни успел отключить микрофоны и поставить Зепов на проигрыш.
– Есть пара минут поразмять ноги, Кастиэль, – дружелюбно сказал Бенни их гостю, и тот, застыв на секунду, кивнул и встал из-за стола. Дин подождал, когда тот отойдет к окну, наклонился к Бенни и как можно тише зашипел:
– Ты что творишь? Мы же никогда не поднимаем эту тему!
– Я в курсе, Дин, но я не мог просто сидеть и слушать, как вы собираетесь поубивать друг друга в прямом эфире, – также негромко, но спокойно ответил Бенни. – Ты должен был держать себя в руках, за это тебе сейчас придется включить паиньку и отвести вторую половину часа как подобает.
– Но соулмейты – очень личная для меня тема, – он продолжал упрямиться.
-Знаю. Я помню про Лизу и сочувствую тебе. Но тебе все равно придется вставить свои пять копеек. Хотя бы стандартные фразы, которые крутят по телеку. Судьба всей жизни и все такое.
– Ладно, – Дин, нахмурив брови, распрямился. Бенни подозвал Кастиэля, подождал, пока тот наденет наушники и плавно убавил музыку:
– Вот и настало время для темы, которую так любят освещать наши широкие массы. За последние тридцать лет татуировки от мастеров – Серафимов – стали огромным трендом, и вовсе не потому, что ноты на коже смотрятся круто, а потому, что эти необычные предсказания действительно сбываются! Поверьте мне, я нашел свою вторую половинку на школьной дискотеке, а год назад уже женился. Так что в том, что наше общество, как бы сказать помягче, одержимо и до сих пор не теряет интерес к подобной услуге, это стало своеобразной традицией, и все больше и больше народа задействовано в музыкальной сфере Америки: повсюду открываются музыкальные школы, потому что дети мечтают играть на инструментах, библиотеки в срочном порядке вытаскивают сборники пьес на белый свет, а уличные музыканты пользуются все большей и большей популярностью. Неспроста, неспроста. Может, нелюдимые Серафимы действительно обладают каким-то мистическим ясновидением?
– Просто музыка – ключ к душе человека, Бенни, – встрял Дин, за что получил одобрительный кивок от своего напарника. – А уж делиться любимой песней – это и вправду дорогого стоит. Как вы считаете, Кастиэль?..
– Дин, сегодня все было в порядке? Ты звучал достаточно враждебно, для того, кто тебя хорошо знает, разумеется.
Только сбросивший сумку на пол Дин растерянно оглянулся. Сэмми стоял на пороге гостиной, сложив руки на груди и обеспокоенно глядя на него.
– Так ты слушал эфир? – догадался Дин. – Странно. Ты редко их слушаешь.
-Было свободное время. А этот я не мог пропустить, – Сэм помимо воли улыбнулся и переступил с ноги на ногу. – Кастиэль же дирижер нашего оркестра.
– Вашего? – тупо переспросил он.
– Ну, нашей сформированной группы, которой ты еще с утра так рвался читать лекции. Кастиэль лично отбирал талантливых учеников со всей консерватории. Ты не помнишь, как я радовался, когда меня пригласили?
– Ах, да, – пробормотал Дин, чувствуя, как желудок резко ухнул вниз. То есть, ему еще как минимум раз придется встретиться с этим зазнайкой, считающим, что только классическая музыка имеет право на жизнь. А он-то уже надеялся, что навсегда с ним распрощался. – Просто прекрасно.
От дрянного настроения после такой новости его могло спасти только одно: просмотр нового двухчасового выпуска «Угадай мелодию с Гейбом Энджелом» (самый молодой и самый популярный ведущий подобных программ, ведет ее с 19 лет, и всегда высокие рейтинги!) в своей комнате и пара бутылок хорошего пива.
Секция рока в этой программе его никогда не разочаровывала: песня AC/DC – Highway to Hell, его любимая, звучала практически каждый раз. Дин щелкнул пультом, прибавляя звук, и повалился на кровать. Так, закрыв предплечьями глаза и постаравшись расслабиться, он напевал себе под нос слова и думал о том, что завтра у него на теле появятся новые ноты и новый, уже пятнадцатый, такт.
Он правду говорил Бенни на радио, ему неловко вести беседы о соулмейтах, поисках мелодии и всем подобном, просто потому, что считал это слишком личным. Это как с его ежедневным просмотром «Угадай мелодию», если ему придется кричать об этом на всех углах, он просто сгорит со стыда.
Возможно, если бы ему досталось известное произведение, он бы не носился так с этой идеей и не стремился во что бы то ни стало найти того самого человека. И он бы с удовольствием вел соулмейтную рубрику на работе, если бы ему достался рок. В детстве он верил, что на нем будут вытатуированы первые ноты AC/DC, Led Zeppelin, ну, на крайний случай, Скорпов. Но он рос, мелодия проявлялась такт за тактом, а узнавание так и не пришло. Ни интернет-поиски, ни его коллекция пластинок – ничего из этого не походило на то, что тяжелым грузом лежало на его спине. Когда-то он, помнится, мялся и просил Сэма, поступившего в музыкальную школу, научить его нотной грамоте, чтобы он мог хотя бы пропевать мотив. Это ему так и не далось, но Дин нашел свой способ запомнить проклятую мелодию. Хотя с каждым годом мысль о том, что он станет встречаться с первым попавшимся человеком, все больше нагоняла на него страх. Как было с Лизой: та тоже была отмечена роком, но то, что напел ей однажды Дин, она никогда не слышала. И все же, по ее словам, ей было наплевать на подобные «знаки судьбы», те для нее ничего не значили. В конце концов они провстречались пару лет, пока в доме Лизы по случайности не загорелась штора, и она на глазах Дина не встретила свою вторую половинку. Ей оказался пожарник, которого она слезно благодарила за спасенное имущество и у которого на звонке стояла ее любимая мелодия. Естественно, она тут же извинилась перед Дином за все свои высказывания насчет знаков судьбы, потому что – вот же он. Так неудачно зазвонивший телефон разбил их пару и сердце Дина. После этого случая он дал себе обещание не заводить отношения, пока не найдет своего соулмейта – и неважно, какой у него будет пол, цвет волос или цвет глаз. Дин просто не хотел, чтобы подобное повторилось снова.
Вот только загадочная мелодия упрямо не хотела расшифровываться, сколько он ни бился.
Дин вошел в свою комнату и плотно прикрыл за собой дверь. Сегодня в его распоряжении был целый выходной день, но прежде чем он, по своему обычаю, отправится праздновать день рождения с родителями и Сэмми, он должен кое-что сделать. То, что не терпит отлагательств еще с десяти лет.
Он стянул с себя футболку, развернулся к зеркалу спиной и, на мгновение задержав дыхание, бросил взгляд через плечо.
Ниже под лопаткой и почти у самого бока на покрасневшей коже проступили черные ноты – новый такт его мелодии. Вернее, не совсем его, а его соулмейта. Смазанную мазью спину до сих пор будто покалывали невидимые иголки, и все жутко чесалось, но Дину всегда нравилось это чувство от нового кусочка татуировки. Как паззл, каждый год один из Серафимов собирал на нем загадку, которую ему до сих пор не удалось разгадать, потому что мастера никогда не говорят названия. Они вообще ничего не говорят и не подсказывают, закованные в свои безжизненные серебристые маски. И все же у Дина были особые надежды на этот, пятнадцатый, такт.
Он просунул руку под мышку, ощутив неконтролируемое желание прикоснуться к нотам. Их было на этот раз немного, но шанс когда-либо узнать или услышать мотив возрастал. А если он узнает мелодию… то сможет найти своего соулмейта.
– Сэм, – с волнением позвал Дин. Не дождавшись отклика, он закинул снятую футболку на плечо, распахнул дверь и с топотом понесся по ступенькам вниз. – Сэмми, тащи сюда свою задницу! И диктофон не забудь!
Через пару минут Сэм, ворча ради приличия, появился в гостиной у фортепиано. Дин уселся спиной к нему на кресло, стоящее вплотную к инструменту, и закрыл глаза. Это тоже было частью их ежегодных ритуалов. На его день рождения Сэм записывал, кое-как проигрывая, сложную мелодию от самого плеча, которую Дин потом переслушивал в своей комнате и заучивал на память мотив с неровным ритмом (винить Сэмми!). На день рождения брата Дин, не умеющий играть ни на одном инструменте, кроме, пожалуй, треугольника, просто старательно дорисовывал новые такты в специально отведенный для этого нотный альбом. Впрочем, Сэму не было нужды рыскать в поисках названия мелодии: в его детство ‘I’m a Barbie Girl’ звучала из каждого приемника, и Дин в его пятнадцатилетие долго хохотал, обещая недовольно скуксившемуся брату, что его судьбой станет «самая сладкая девочка в жизни». А вот Дину никак не удавалось найти полное совпадение своей татуировке.
К его великому разочарованию, в пятнадцатом такте ни он, ни Сэмми не услышали ничего знаменательного. Оставалось только лишь расстроенно вздохнуть и надеяться на новые выпуски «Угадай мелодию».
Остаток вечера он провел, празднуя день рождения с Сэмом в доме родителей в соседнем городе. Было много шуток, вкусной еды и загадываний желаний. К тому времени, как они вернулись домой и Дин завалился спать, навязчивые мысли о поисках своей второй половинки притупились, отойдя на задний план до поры до времени.
Прошла неделя, и в субботу в пять часов дня, как и было оговорено, Дин переступил порог Современной Канзасской Консерватории. Совершенно новое здание, как снаружи, так и внутри, даже намытый каменный пол, казалось, блестел чистотой. Вообще, Дину всегда казалось, что все «важные музыканты» – эдакие чистюли в костюмах с иголочки и папками в руках. Важные – это все те, которые не бродят по улицам и не сколачивают группу, покоряя гаражи, сцены и другие города, все те, кто как Сэмми: сидят в своих оркестрах и назубок знают слова «пюпитр», «квартсекстаккорд» и «доминанта» (над этим словом Дин в приподнятом настроении дольше всех издевался в присутствии брата).
Самое забавное, что Кастиэль Новак как раз-таки не вписывался в это его представление. Во время радиоэфира его одежда казалась ухоженной, но странной, шарф сбивался то на одну, то на другую сторону, а волосы торчали в невообразимом лохматом порядке, и именно таким Дин увидел его и сейчас, подойдя к указанной аудитории 316 и заглядывая в щель между косяком и приоткрытой дверью. Отсюда хорошо просматривался полукруг мест с инструментами (и, конечно же, Сэмми, сидящий в первом ряду с краю), и дирижер – Кастиэль – в центре. Тот, судя по недовольным взмахам руками, что-то требовал от притихших студентов, чего они не могли ему дать. Он несколько раз заставил сыграть худощавого флейтиста в красно-белой полосатой рубашке какой-то музыкальный кусок, и под конец парень чуть в обморок не грохнулся. Ну, глаза на мокром месте точно были. Затем настал черед пары скрипок, контрабаса и еще какого-то духового инструмента, которые Дин не отличал друг от друга. Наконец Кастиэль прекратил мучить ребят и стал что-то негромко им говорить. Дину наскучило подсматривать, и он отошел к окну, наблюдая за бурно протекающей в коридоре жизнью.
Наконец, утомленный Кастиэль показался из-за двери. Дин окликнул его по имени, и, когда тот сфокусировал на нем взгляд, понял, что тот все еще не в духе.
– Дин Винчестер, – в качестве приветствия кивнул ему Кастиэль и плотнее запахнул бежевую куртку с высоким воротником. – Пришли преподать моему оркестру пару уроков по общему развити?
– Верно, – Дин постарался придать своему голосу дружелюбный тон. – Не все ведь играть вальсы и польки, нужно и о чем-то более крутом и популярном представление иметь, как считаете? А уж подача себя любому исполнителю важна.
Тем не менее, в ответ Кастиэль посмотрел на него, еще более хмурый.
– Будем надеяться, это не станет тратой учебного времени и им действительно что-то пригодится из ваших рассказов. Я вернусь через пятнадцать минут, аудитория в вашем полном распоряжении.
Развернувшись, он стремительно удалился по коридору, скрывшись за дверью, ведущей к лестницам. Дин только скрипнул зубами от внезапного недружелюбия, и встряхнулся. Нет, даже всем известная дирижерская заноза в заднице не помешает ему произвести потрясающее впечатление на коллектив Сэмми. Тем более, ему действительно нравилось работать с молодыми музыкантами, а еще он принес с собой целую кучу пластинок с роком 50-х – 70-х годов и наверняка в этой консерватории найдется хоть один захудалый граммофон!
В конечном счете, засиделись они до глубокого вечера, опомнившись только тогда, когда первый луч только коснувшегося горизонта солнца рыжим зайцем скакнул на пол у ног Дина. И даже вернувшийся в первом часу и молча усевшийся на свободном стуле в заднем ряду Кастиэль не оторвал его от лекции, быстро перетекшей в оживленную беседу о современной культуре, популярных на радио песнях и жизнях рокеров прошлого века. Только разговор о Битлз отнял у них целых полчаса, а ведь были и Пинк Флойды, и Квин…
То, что он забыл в классе сумку с пластинками, он вспомнил только, когда вышел на улицу, и не дававшие ему проходу своими вопросами студенты рассеялись кто куда.
– Сэм, подожди меня в машине, – окликнул брата Дин и схватил ключи. Порывшись в карманах и выудив оттуда временный пропуск, Дин чуть ли не бегом поднялся на третий этаж и снова отпер дверь аудитории.
Слава богу, сумка с уложенными, но забытыми пластинками сиротливо стояла возле фортепиано, рядом с которым он ставил граммофон. Дин подхватил сумку, на всякий случай обвел взглядом зал, проверяя, не забыл ли еще что, заново закрыл аудиторию и легким шагом направился к пропускной, чтобы оставить ключ. Однако на середине коридора его что-то вдруг толкнуло в спину и заставило остановиться. Он понял, что – резкие ноты, внезапно ворвавшиеся в его мысли неясно откуда. Дин постоял, повертев головой, прислушавшись.
Только когда музыка заиграла снова – уже не резкими отрывистыми нотами, а плавно и певуче, – он понял, что звук доносился из-за приоткрытой двери в десяти шагах от него, рядом с выходом на лестничную площадку. Не зная сам, что его так привлекло, Дин подступился к той аудитории… и застыл так, наверное, на целую минуту, а то и две.
Неизвестная мелодия заманивала его в свои сети, не давая и шевельнуться. Дин разрывался между необходимостью уйти и жгучим любопытством узнать, что это. На задворках сознания промелькнуло удивление: его никогда, собственно, не привлекала классическая музыка, хотя на практике он слушал ее много, благодаря Сэмми, своим долгим интернет-поискам и одержимым просмотрам телепрограмм типа «Угадай мелодию с Гейбом Энджелом». В классике обычно не было никаких мотивов тяжелых жизней, цепляющих за душу строчек и отзвуков бунтарского духа, не было слышно жажды перекроить весь мир и заявить о себе и о других, из чего состоял любимый Дином рок, но в незнакомых нотах из этой аудитории… Дин тоже понимал что-то своевольное. Упрямое и даже немного нелепое. Дин еще никогда не слышал такого отчаянного рваного ритма.
Любопытство пересилило. Он отворил дверь и проскользнул в образовавшуюся щель. В нос неожиданно ударил запах побелки. Дин, хоть и старался поначалу ступать осторожно, быстро понял, что эхом отражающаяся от пустых стен музыка звучит довольно громко, и осмелел.
Он огляделся. Это был зал, и зал довольно большой, несмотря на то, что большая его часть была скрыта в тени. С улицы из-за заколоченных окон проникали редкие всполохи алого света, в которых, выписывая невидимые узоры, парили частички пыли. Это поразило Дина практически так же, как и незнакомая атакующая мелодия, которую исполнял на стоящем у стены напротив рояле… Кастиэль? Эти растрепанные волосы – нелепое пятно посреди сверкающей чистотой консерватории – Дин узнал бы где угодно. Однако в этом зале Кастиэль будто бы стал на своем месте: посреди ремонтируемых стен и отпавших кусков штукатурки на полу, освещаемый последними бликами заходящего солнца и увлеченно вскидывающий руки над поскрипывающим черным инструментом, дополняя такую ломаную картину своими жестами и игрой на надрывно кричащих клавишах.
Музыка звучала еще несколько минут, по ощущениям – целую вечность, а Дин все стоял за спиной Кастиэля и, как завороженный, не мог оторвать от него глаз. Он не знал, профессионализм ли это или, наоборот, излишняя экспрессия, но то, как по-дирижерски взлетали над клавиатурой руки, как пальцы метались от одного ее края к другому, издавая то горькие, то тихие и уставшие звуки, поражало его в самое сердце. Он никогда еще не видел, чтобы классическое произведение было таким эмоциональным. Никогда.
Наконец ноты зазвучали совсем тихо, почти неслышно, и контраст между распростертым игрой телом и неподвижным роялем сошел на нет. Дин выждал несколько секунд, не способный прервать застывший миг, а затем негромко произнес:
– Это было вне любых существующих в мире слов. Я в вас ошибался.
Кастиэль, держащий на весу крышку, вздрогнул, и тяжелый короткий грохот разнесся по пустому залу. Дин пожалел, что открыл рот, но он не мог сдержаться, ему хотелось поделиться тем, что он почувствовал. Он снова торопливо заговорил, боясь, что Кастиэль сейчас встанет и прогонит его:
-Честное слово, без всяких подколок. Вы и правда профессионал. Эта мелодия… не вашего сочинения?
Фигура перед ним замерла, а затем плечи у нее смешно дернулись. Дин услышал, как Кастиэль усмехнулся.
– Нет, – он обернулся, впервые оглядев Дина с интересом, а не враждебностью. – Не думал, что вы такой поклонник классической музыки. Она ведь, по вашему мнению, «бездушна, как ржавый котелок».
Дин поперхнулся, смутившись. Кажется, он и вправду в запале произнес что-то подобное во время радиоэфира. Неловко.
– Я… Черт, но большинство произведений именно такое и есть, а я их, поверьте, слышал немало. В большинстве своем оно либо воспевает что-то и кого-то, либо создает отличный фон для мебельных салонов, если не приплетать тексты. А в этой… в ней я действительно услышал чью-то душу, если пользоваться такими дурацкими киношными сравнениями.
– Дин, – Он внутренне напрягся от такого начала, но Кастиэль замялся и продолжил: – Могу я называть вас Дином?
– Можно даже на ты, – осторожно кивнул Дин.
– Так вот, Дин. Ты был со мной откровенен, я тоже хочу кое в чем признаться. После того эфира, в котором ты так отчаянно со мной спорил, я пришел домой и долго думал. Неожиданно я понял, червь каких сомнений меня гложет.
– Господи, таким языком-то зачем говорить, – пробормотал Дин себе под нос, возведя глаза к облупленному потолку.
Кастиэль прервал себя на полуслове и хмыкнул, тоже зачем-то посмотрев вверх, а затем снова уперев взгляд в Дина.
– Пусть в этом помещении идет ремонт, а рояль не так давно списан с учета, не стоит разрушать атмосферу консерватории низким штилем. Я все-таки приверженец традиций, в отличие от вас… тебя. Впрочем, ладно. Я хотел всего лишь сказать, что понял то, к чему ты призывал своих слушателей на радио и молодежь на своей гостевой лекции. Ты говорил, что классической музыке не хватает чувств. Не просто чувств, вернее, а некоего бунтарства, извлечения нот из самых недр себя; ты говорил, что обществу нужен не восторг – а недовольство, не воспевание счастья – а его жажда. Ты утверждал, что только это затрагивает струны в нашей душе так же сильно, как и в чужих, что мы примеряем музыку на себя и чувствуем то же самое. И, пожалуй, я долго не мог смириться с твоими словами. Я и сейчас не перестану отстаивать честь классической музыки, если тебе вздумается продолжить дискуссию, но, Дин, я тоже в тебе ошибался.
Дин стоял, как громом пораженный. Он не ослышался? Кастиэль действительно обдумывал его слова и даже согласился с тем, что он упрямо доказывал про рок? Ого. А он, похоже, на самом деле неплохой парень. По крайней мере, у него хватило смелости это признать.
– Я… не знаю, то и сказать, – признался он. – Не каждый день убеждаешь лучшего дирижера канзасской консерватории и вообще области в том, что рок – это сила.
Кастиэль неожиданно улыбнулся. Он снова отвернулся к роялю, но на этот раз сдвинулся влево по скамье, приглашая Дина сесть рядом.
– Этот инструмент, – он привычно положил руки на клавиатуру, – слышал все классические произведения, которые только любят исполнять наши музыканты и их преподаватели. Раз за разом он пропевал мелодии, отличие которых было только, пожалуй, в волнительном исполнении или паре ошибок. Уверен, Сэм тебе говорил, что в феврале у нас отчетный концерт за прошедшие полгода. Для большинства из их оркестра – это последний концерт перед выпускными экзаменами и последняя возможность сыграть любимым коллективом единую мелодию. Я учил их три года и хотел сделать это выступление незабываемым. Проблема не в том, что они не смогут сыграть что-то сложное – каждый из них если не талантом, то трудом добился невероятных высот – проблема в том, Дин, что им не хватает новизны. Они другие люди, музыканты другого поколения, и я не вижу так любимую мной классическую музыку в их руках. Они играют одно, а их сердца говорят о другом. Я сидел на заднем ряду, Дин, и слушал каждое твое слово. Более того, тебя слушали все они – все, до единого. Я еще никогда не видел у своих студентов настолько загоревшихся взглядов. И тогда я вспомнил про эту мелодию.
Кастиэль замолк, рассеянно обводя пальцами черные клавиши. Дин сидел, неловко сцепив руки, и размышлял.
– То, что ты исполнял, было совсем не похоже на обычную классику, – снова сказал он.
– Я искал в своем репертуаре что-то необычное, и в итоге пришел к этому произведению, – откликнулся Кастиэль. – Я даже не думал о ней, мысленно перебирал пьесу за пьесой, концерты за концертами, и не заметил, как начал наигрывать.
– Я думаю, в ней есть все, о чем я говорил. Это звучало совершенно по-бунтарски. И выглядело тоже, – улыбнулся Дин, впервые подняв взгляд на Кастиэля. Тот с удивлением посмотрел на него в ответ. Дин смутился и сменил тему: – У меня возникла одна идея. Не то чтобы я собрался лезть с глупыми предложениями к преподавателю, когда я сам – простой любитель, конечно…
– Выкладывай, – перебил его Кастиэль, и это нетерпение в голосе так сочеталось с его растрепанным видом и абсолютно противоречило всем представлениям Дина о дирижерах, что он глупо усмехнулся.
– Как насчет того, чтобы твой оркестр сыграл что-то из моего репертуара? Симфоническая обработка рок-песни, а? Я натыкался на такое пару раз в Сети.
Кастиэль изумленно ахнул.
– Ты имеешь в виду, что-то с тех твоих пластинок?
Кажется, он заинтересовался идеей: в его глазах вспыхнул синий огонек. Дин энергично кивнул.
– И не только из них, я могу принести просто записи, знаю пару просто потрясных вещей, даже не представляю, как бы они звучали со всеми этими вашими инструментами. Но они и в оригинале звучат здорово, так что… наверное, из этого может что-то выйти.
Кастиэль резко захлопнул крышку рояля – Дин едва успел отдернуть руки – и поднялся со скамьи.
– Завтра у меня одна пара с утра. Я буду ждать тебя после радио в вашей комнате отдыха. На твоей работе, вероятно, будет удобнее искать подходящие записи?
– Наверное… черт, да! – Дин вскочил следом, возбужденный. – Готов поспорить, Сэмми эта идея тоже понравится!
Он осекся и хлопнул себя по лбу. Сэмми до сих пор ждет в машине и, наверное, зол как некормленый лабрадор. Он подхватил запачканную в побелке сумку с пластинками и быстро выпалил, пятясь к выходу:
– Мне надо идти, в общем, до завтра, договорились?
– Договорились, – кивнул Кастиэль. – И… спасибо тебе, Дин. Мне правда жаль, что я вел себя недружелюбно по отношению к тебе.
– Брось, – отмахнулся Дин, толкая плечом дверь, – я тоже хорош, повелся на пару высказываний. Увидимся!
И он стремглав помчался к лестнице, вниз по ступеням и наружу, к Импале и Сэму.
Весь завтрашний день они сидели на радио в комнате отдыха с ноутбуком на столе и принесенным услужливым Бенни кофе в руках, перебирая сотни песен и бурно обсуждая каждую из них, пока, наконец, не остановились на одной. Следующую неделю они работали все дни подряд: в перерывах между своими парами и после них Кас – после тесного общения Кастиэль как-то с обоюдного согласия сократился до Каса – тренировал группу Сэмми, объясняя записанные бессонными ночами партии для каждого инструмента. Дин же приезжал в свободное время после эфиров, как мог, и руководил общей атмосферой. То есть, слушал звучание, поправлял Каса, если мелодия в обработке уходила далеко от оригинала, и приносил сэндвичи домашнего приготовления на перекус. Честно сказать, Дин давно уже не участвовал в чем-то настолько коллективном, и работа с Касом его чрезвычайно воодушевила, тем более, что тот действительно оказался неплохим парнем: умным, умеющим привлекать своей работой и даже в меру язвительным. Дин был счастлив помогать ему и Сэмми, чертовски счастлив, в чем ему, впрочем, стыдно было признаться. Но он настолько увлекся помощью и консультацией молодых музыкантов по рок-культуре, что и думать забыл о поиске мелодии, вытатуированной у него на спине, и соулмейта, который в это время жил где-то своей собственной жизнью. До одного памятного вечера накануне итогового концерта.
Подготовка шла полным ходом, все партии были разучены и отлажены в общей игре, так что Дин с Касом позволили себе немного расслабиться.
– Как насчет завалиться в караоке, заказать по паре бутылочек пива и отдохнуть перед важным днем? – потягиваясь с мечтательным видом, спросил Дин у Каса, когда все студенты разошлись после дневной генеральной репетиции.
– Ты, вероятно, в курсе, что из меня никакой знаток популярных песен? – с полуулыбкой ответил ему Кас.
– Брось, благодаря мне ты начинаешь шарить в жанре рока, а это уже кое-что! Идем, я сто лет не был в караоке-барах.
Кас неопределенно повел плечами, ослабляя галстук и застегивая куртку.
– Хорошо, но репертуар и исполнение с тебя, Дин.
Дин издал победный клич и немедленно потащил его к выходу.
Комнатка, которую они забронировали, оказалась просто идеальной – полутемное помещение с темно-красным декором, которое настраивало расслабляющую атмосферу, как раз годившуюся для душевного исполнения всех песен, список которых Дин составил по дороге, и холодное пиво.
Сначала Дин, как уже делал не один раз на этой неделе, просто перебирал знакомые композиции, которые считал хорошие, иногда сваливал на Каса случайные факты об исполнителях или истории написания, если такие вдруг возникали в его голове. С удовольствием исполнил половину репертуара Muse, за что заслужил аплодисменты, перешел на другой рок тех же годов, а затем обратился к Led Zeppelin.
– Я поражаюсь, как в твоей голове умещаются все эти строчки, – покачал головой Кас, обмахивая себя каталогом и в очередной рас ослабляя галстук. Дин тоже заметил, что в караоке-баре перестарались с отоплением, но выходить и просить включить кондиционер не хотелось.
– Я с ранних лет им увлекаюсь, – улыбнулся он, упав на диван и потянувшись за своим пивом. Он прокашлялся и смочил горло большим глотком. – Думал, по лекциям, которые я провел в вашей консерватории, давно можно было понять, что я абсолютный гик в этом плане.
– Это мне в тебе и нравится, Дин, – такой же мягкой улыбкой ответил ему Кас. Дин внезапно смутился и что-то пробормотал, в очередной раз отхлебывая из бутылки.
Через час оказалось, что Касу отлично удавалось исполнять небыстрый рок – после краткой демонстрации Дина, конечно. Хотя тот упорно пытался это отрицать. Но Дин заверил его – «послушай меня, как специалиста-любителя!» – что его глубокий и низкий голос мог бы встать на одну ступеньку с самим Лео Коэном, а с его стороны это было действительно сильным комплиментом.
– Попробуй спеть Famous Blue Raincoat, – настоял он с горящими глазами. Касу не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.
It’s four in the morning
The end of December
I’m writing you now, just to see
If you’re better…
Дин не мог оторвать взгляд от Каса, даже если бы хотел. То, как он спокойно и немного хрипло пропевал-проговаривал строчки, как синеватый электронный свет от экрана падал на его лицо с полуприкрытыми глазами – все его поражало. Словно он увидел его в первый раз. Впрочем, учитывая то, что в начале их отношения были достаточно колючие, неудивительно, что в такой раскрепощающей обстановке он изучал его заново и доверительно открывался сам. И в то, что он видел перед собой, что он слышал, что постепенно узнавал, он безнадежно влюблялся.
Это откровение самому себе сбило дыхание. Дин с широко раскрытыми глазами смотрел на повернувшегося в его сторону Каса, и в его мыслях всплывало когда-то данное обещание не пытаться заводить отношения с теми, чья любимая мелодия не совпадет с той, что на спине.
Но Каса не хотелось просто так отпускать, а ведь после концерта их совместная работа закончится. И, вероятно, они никогда больше снова не заговорят, ведь их жизни крутятся в совершенно разных музыкальных сферах.
I guess that I miss you
I guess I forgive you
I’m glad you stood in my way…
Дин тряхнул головой. А может, у него есть все-таки шанс найти счастье с Кастиэлем Новаком, дирижером, известным во всем Лоуренсе и даже за пределами штата Канзас? Вдруг будет не так, как с Лизой. Вдруг Кас останется, несмотря ни на что?
Если бы он знал, что за мелодия ему начертана судьбой, было бы гораздо проще.
«А разве рокерам было просто жить? – недовольно одернул себя Дин. – Они также не знали, куда двигаться в жизни, и каждый их шаг был смелым шагом в неизвестное. А если ты не соберешься отвечать за свою судьбу, Дин Винчестер, и переложишь эту обязанность на плечи никому не известных людей, то какое тебе вообще тогда счастье? На какие знаки судьбы ты собрался уповать оставшиеся дни, а?»
Наговорив подобного, Дин рассердился на самого себя и, когда Кас закончил петь, даже ничего не сказал, просто выхватил у него из рук пульт и яростно защелкал кнопками.
– Нашел, что исполнить, Дин? – если Кас и заметил его состояние, то не подал вида. Он отсел на диван и приготовился слушать.
– Да, – сосредоточенно кивнув, ответил он. – Всемирно известная даже не-рокерам песня AC/DC, Highway to Hell. Я обожаю ее настолько, что вставил строчки припева как подпись под своей фотографией в выпускном альбоме. А сейчас мне определенно нужно спеть что-то с подобным настроем.
Дин поймал удивленный взгляд Каса и ободряюще ему улыбнулся. И запел.
Он вложил всю душу в свое исполнение, погрузился с головой в знакомые с детства слова. Ему отчаянно хотелось выплеснуть из себя ту надежду, которую он посмел в себе хранить, боль от разбитого сердца и нежность к такой недостижимой второй половинке. Хотелось оставить в себе только решимость двигаться дальше и самому утверждать план своей собственной жизни.
Когда Дин закончил, и в комнатке повисла тишина, он тяжело выдохнул и отвернулся от экрана, столкнувшись лицом к лицу с Касом, почему-то смотрящим на него… так, как будто он тоже увидел его в первый раз.
– Это было потрясающе, Дин, – промолвил он, и пристальный взгляд не дал Дину и с места сдвинуться. – Не могу поверить, что это действительно ты.
– Да, мне говорили, что я преображаюсь, когда пою, – через несколько секунд ответил Дин.
– Я не об этом.
Кас вдруг решительно оттянул галстук и расстегнул первую пуговицу рубашки. С изумлением Дин смотрел, как за отогнутым воротником открывается нотный стан: пять длинных черт, усеянных нотами и уходящих ниже, к ключицам.
Он мысленно напел первую строчку, как когда-то учил его Сэм.
– Это Highway to Hell, – наконец потрясенно сказал он. Кас кивнул, все еще не сводя с Дина взгляда. Он впервые видел в его обычно спокойных глазах столько чувств. Более того, все эти чувства были связаны с только что исполненной Дином песней.
– Когда я узнал тебя ближе, то не мог перестать думать о том, что ты можешь оказаться тем, благодаря кому я с десяти лет ношу эту татуировку. Кстати, если тебе будет интересно, прошло несколько лет, прежде чем я понял, что это не классическое произведение.
Дин коротко рассмеялся, чувствуя себя все более неловко. Он несколько минут назад решительно отрекся от любых знаков судьбы – и вот она насмешливо высовывает кончик носа из-за угла и показывает ему язык, протягивая на ладошке тот самый знак. Не может же быть, чтобы Кас был его соулмейтом. Дин так отчаянно готов был бороться против несправедливости, что, когда все вот так произошло, он оказался совершенно сбит с толку.
– Кас, – полушепотом произнес он, поворачиваясь к Касу спиной и стягивая с себя футболку. – Кас, скажи, это – на спине – твое?
Дин услышал, как Кас громко сглотнул. То, что подступил к нему – понял по тихому шагу.
– Ну что там? Узнал? – нетерпеливо перебил он затянувшуюся паузу. Его тело словно само замерло в напряжении, а внутри все металось от надежды к опаске, от разочарования к жгучему любопытству. А вдруг, действительно, его соулмейт – именно Кас? Тогда с плеч сразу бы спали тяжелые горы камней. Дин отчаянно стиснул снятую футболку. Конечно, они не поладили с первой секунды, но ведь так бывает, показывали же по телевизору недавно одну парочку, бывшие враги и конкуренты, а у них с Касом просто недопонимание возникло, вот и все. Нет, он не может больше думать, ему надо знать.
– Кас, ну? – севшим голосом выдохнул Дин. – Чего молчишь?
Внезапно он почувствовал, как теплая ладонь коснулась его плеча. Кас осторожно провел ею вдоль позвоночника, вниз по немедленно покрывшейся мурашками от такой близости спине, а затем пальцы коснулись правой лопатки несколько раз, где – как будто перед глазами Дина – были вытатуированы ноты незнакомой музыки, преследовавшей его всю жизнь. И главный вопрос в том…
– Это вторая фортепианная пьеса из одиннадцатого опуса Шёнберга. Та самая, которую я играл неделю назад в том зале, когда ты зашел.
Дин застыл. Голос Каса, вопреки ожиданиям, звучал ровно, неторопливо и даже с каким-то интересом. Конечно, Кас узнал мелодию, что и требовалось от дирижера оркестра из консерватории и фаната классической музыки. Но горы камней продолжали давить на Дина, они никуда не делись. Вторая фортепианная пьеса – и это все, никаких личных отношений к ней, воспоминаний, трогательной истории из детства? Просто – Шёнберг?
То, что Кас сказал после этого, перевернуло весь его мир.
– Та самая, которую я играл неделю назад в том зале, когда ты зашел. Моя любимая мелодия, Дин.
Дин, помнится, долго не верил еще Касу, целых две минуты, потому что он ведь совершенно точно знал, как все должно исполняться, он чуть ли не каждый день переслушивал игру Сэмми, записанную на диктофон, и та музыка не имела ничего общего с тем, что он услышал неделю назад в консерватории, случайно проходя по коридору. На что Кас резонно ответил, что это произведение длится около десять минут, а на спине у Дина – всего лишь несчастные пятнадцать тактов.
– Я вообще не знаю, каким образом Серафимы могли выбрать для тебя подобную мелодию. Разве что в качестве шутки.
– Это вовсе не шутка, Кас! – задохнулся от возмущения Дин, не обращая внимания на то, что с такой же энергичностью минуту назад он отрицал любую связь Шёнберга с его татуировкой. – Это судьба. Не то чтобы я слишком верю во что-то необъяснимое, но все вокруг подтверждают, что их тату действительно работают.
– Вовсе нет, Дин… – Кас осекся. Дин поймал его взгляд – неожиданно нерешительный и смущенный – и удивился. Конечно, он знал, что Кас не слишком почтительно относится к понятию «соулмейтов», но пренебрежительный тон в его голосе он слышал впервые. – Дин, я думаю, мне нужно кое с кем поговорить. Мы можем встретиться завтра после концерта? Тогда, надеюсь, у меня будет больше ответов на свои вопросы. И… на многие другие.
– Конечно, – пробормотал он. – Увидимся завтра.
Выступление симфонического оркестра под руководством дирижера Кастиэля Новака имело колоссальный успех. Дин, встав, хлопал вместе с остальными зрителями и широко улыбался Сэмми, который отыскал его в толпе. Кас вежливо кланялся под выкрики «Браво!», и тоже не сдерживал улыбку на лице.
– Никогда еще Toxicity не звучала так чертовски хорошо, – с чувством произнес Дин, обращаясь к Бенни и Эллен, которых он пригласил оценить их совместную с консерваторией (и конкретно с Касом) работу.
– Оригинальная идея, – откликнулся Бенни и одобряюще хлопнул его по плечу.
– Отличная работа дирижера. Да и сам он ничего такой, – в этом вся Эллен.
Дин рассмеялся.
– Что верно, то верно. Спасибо огромное, что пришли. Вы можете остаться, а мне срочно нужно за кулисы, хочу напоследок поделиться впечатлениями с ребятами.
– Передавай Кастиэлю привет, – с широкой улыбкой помахала ему Эллен.
– Обязательно.
Тем же вечером, ближе к ночи, Кас привел его в одно из кафе-баров, находящемся чуть ли не на другом конце города и ничем не отличающемся, как показалось Дина, от десятков точно таких же во всем Канзасе. У него даже на пару секунд возникло ощущение, что он здесь был, но разум Дина решительно отмел подобную мысль: в этот район даже со своей любовью к раскатыванию по канзасским дорогам на Импале он забредал непростительно редко. Однако таинственный знакомый Каса настоял именно на этом месте встречи, и им пришлось подчиниться.
– Я уж думал, ты никогда не покажешь его мне, братец, – едва Дин уселся на стул, сзади раздался веселый голос – голос, который он, честно говоря, узнал бы и во сне. Дин обернулся и разинул рот от удивления.
– Гейб Энджел! – выпалил он в изумлении. И верно, к их столику пружинистой подходкой шел низенький ведущий всех сезонов «Угадай мелодию с Гейбом Энджелом». Он, как и на экране, сиял улыбкой во все тридцать два, да и ужимки были фирменные, гейбовские. Дин вскочил со стула и ошалело застыл, не зная, как себя вести, а мужчина уже деловито хлопал Каса по спине.
– Вот же ж, прямо с порога узнают! – радостно заявил он, подмигивая Дину. Он отстранил от себя смущенного Каса и оглядел их обоих. – Сколько лет, сколько зим, Кастиэль. Ты совсем к нам не заскакиваешь. Отец не был бы этому рад.
– Отец? – не подумав, ляпнул Дин. А затем до него дошло еще кое-что. От избытка чувств он хлопнул по столу. – Так вы братья?
– Габриэль Новак, – Гейб сунул ему свою маленькую ладошку. – Очень приятно познакомиться с таким очаровательны молодым человеком – пусть даже он немного тугодум – как ты, Дин.
– Это еще откуда? – с негодованием переспросил Дин. Кас кашлянул в кулак.
– Давайте присядем, – предложил он. Как только они уселись и перед ними разложили меню, он продолжил: – Дин, Габриэль – он тебе больше известен, вероятно, как Гейб Энджел, – мой брат. Точнее будет сказать, один из многих моих братьев.
– Их так много? – удивился Дин, переведя взгляд с Каса на его брата. Серьезно, никогда бы не подумал. – И чем они все занимаются, я никогда не слышал ни о каких Новаках в музыкальной сфере, кроме тебя. Или у них тоже псевдонимы, как у Гейба… Габриэля?
– Вроде того, – встрял, лучась удовольствием, тот.
– Они не афишируют себя, – склонив голову, подтвердил Кас. Он нервно комкал салфетку пальцами. – Я единственный, кто пошел не по семейному пути и решил стать дирижером, учиться музыке и учить других. Я считаю, теории гораздо важнее интуиции, которой руководствуются мои старшие братья, родители и их предки.
– Стой, – Дин окончательно запутался. Он потряс головой, пытаясь сложить из кусочков целую картину. – Теория важнее интуиции? Объясни.
– Братец, да с тебя только научные труды и печатать. «Что для меня музыка», – вплеснул руками Гейб. Не выдержав, он отобрал у Кастиэля скомканную салфетку и кинул ее в столик напротив. – Не тяни кота за хвост. Дин, члены нашей семьи – семьи, которой принадлежит Кастиэль, хотя он и не принял общее дело, – год за годом вытатуировывают на телах людей музыку, в поисках которой те, бывает, проводят всю жизнь. А некоторые никогда и не приходят: это кто как верит, нельзя ведь заставить человека взять и прийти. Прости, что вот так неожиданно обрушиваю твой мир, но…
– Вы – те самые мастера? – перебил его Дин, широко распахивая глаза. – Серафимы?
Гейб сдержанно улыбнулся.
– Да.
– А… – Дин не знал, что и сказать. Конечно, он никогда и не думал, что Серафимы – на самом деле какие-то мистические существа, о которых никто ничего не знает, кроме того, что их предсказания очень часто сбываются, но в его сознании они отложились неодушевленными молчащими людьми, занимающимся своим делом, которое определило высокую популярность музыкальной сферы в последние тридцать лет. А тут перед ним Кас, и Гейб, абсолютно простые парни, оказавшиеся на самом деле из тех самых внеземных существ. – Но как?
– Этого я тебе не скажу, – улыбнулся Гейб. – А Кас и не знает. Просто поверь, что место на теле татуировки и название суженой мелодии действительно многое значит и берется не с бухты-барахты. Это все и вправду строго определяется специальными методами, отсюда и его надежность. А еще я бы принял во внимание человеческий фактор. Люди слишком любят надеяться и верить. И, конечно, любить, куда же без этого. С вами двоими, правда, сыграл дело случай, и все немного забавнее. Думаю, Кас пригласил меня сюда именно за этим, потому что ему я сам рассказал не так давно.
– Забавнее? – Дин поднял бровь, хмурясь. – Речь идет о моих отношениях с Касом, и слово «забавные» – как раз то, которое я не потерплю.
– Прости-прости-прости, – Гейб примирительно поднял открытые ладони. Кас с тревогой переводил взгляд с одного на другого. – Я хотел сказать, что ты – соулмейт Каса, а он – твой, вмешался скорее случай, а не какая-то высшая судьба. К слову, Кас в нее не верит.
– Так что же забавного?
– То, что я набил своему десятилетнему братцу первый такт одной из самой популярной песни жанра рок, хотя он его терпеть не может?
– Я теперь считаю его сносным, – покраснев, пробормотал Кас, но Дин едва его услышал, воскликнув:
– За что?
– Просто потому, что жутко на него обиделся за день до того. Он случайно уронил торт, который я пек целый вечер, на пол, – с удовольствием объяснил Гейб. – Правда, я был тогда тоже молодым и только через два такта понял, что шанс найти подходящего человека, который до безумия любит рок, у примерного Каса крайне мал, даже с учетом Серафимских способностей. Счастье, что одним зимнем вечером в этом самом баре мне встретился нахохлившийся мальчишка, за рукав которого держался лохматый братец. Их отец, кажись, был давним постояльцем этого заведения, а вот они сами оказались тут впервые, иначе как можно объяснить то, что старший не отходил от младшего ни на шаг и готов был броситься на любого подозрительного незнакомца?
В памяти Дина всколыхнулись какие-то воспоминания. Запах табака, хохот, подозрительная компания за соседним столом и доносящиеся из музыкального автомата песни Led Zeppelin… О. Ему было десять лет, и буквально в тот вечер он хвастался перед Сэмми, что скоро ему начнут делать татуировку – его первый такт.
– Так тогда я встретил тебя? – медленно произнес Дин, с озадаченным видом отхлебывая от принесенного стакана светлого пива.
– Верно, – кивнул Гейб. – Ты показался мне очень хорошим человеком и заботливым братом. Тогда я попросил, чтобы, когда ты придешь, тебя проводили ко мне. Любимую мелодию Кастиэля я знал с самого детства, так что это не было особо трудно, – улыбнулся он. – Надеюсь, мой рассказ не послужит поводом к вашей ссоре? Ты, верно, считал, что Кастиэль предопределен тебе судьбой. Что ж… он предопределен волей случая, но разве это хуже?
Дин посмотрел на опустившего взгляд Каса. Променял бы он его на кого-нибудь другого? Плюнул бы и разочаровался в каждой минуте, когда он переслушивал неловкую игру Сэмми, записанную на диктофон? Не предпринял бы никаких шагов, когда Кас гладил его обнаженную спину, если бы на них не было нот? Конечно же…
– Нет, – твердо произнес он, тем самым заставив Каса рывком поднять голову и встретиться с ним взглядом. – Нет, и не надейся, Гейб. Я влюбился в него не потому, что кто-то мне так сказал. И если судьба на самом деле не судьба, пошла она знаешь куда? К черту.
Кас едва слышно выдохнул.
– Дин. Ты правда не сердишься…
Но Дин не дал ему договорить, взяв за лежащую на столе руку и широко улыбнувшись. Другой рукой он осторожно отодвинул воротник, скрывавший татуировку Каса, и прикрыл темные ноты на коже ладонью. Затем взглянул в распахнутые от удивления синие глаза перед ним и отчетливо произнес: – Мы с тобой тогда, Кас, будем творить свою. Начиная со следующего такта.